От повтора к повтору, зная всё наперед…
Проповедует хору трудодни Гесиод.

Я, не видевший Рима, не понявший Москвы,
Говорю тебе прямо, без прикрас и ботвы:

Каждый вдох (или выдох), как на сломе эпох;
Между делом проидох и тщету обретох.

Словно жил не по правде, разеваючи клюв,
Как дырявые лапти, Dr. Martens обув.

На витрины глазея, оскользаясь на льду,
По гламурной Москве я, как по Риму, бреду.

Переменится климат. Повторятся стихи.
Нас по-доброму примут, несмотря на грехи.

Невзирая на лица, всех, кто избран и зван;
Я хочу возвратиться, как последний баклан.

Как последняя сука – инфернальный, больной!..
В этом мире разлука – лишь прообраз иной.

Только так, не иначе. Захожу я во двор –
С туеском от Versace и в лаптях от Dior.

В пиджачке от Trussardi, как большое дитя…
Мне до Рима по карте два огромных лаптя.

В безвоздушном пространстве надо мной, как всегда,
По-церковнославянски – догорает звезда.

Мне бы сил поимети, дабы не лебезя,
Жить и жить бы на свете, но, наверно, нельзя.

Идут белые снеги (а по-русски снега),
Оглянусь я во гневе, а кругом хуерга.

Это грустная шутка. Как сказал бы пиит:
На прощанье – ни звука; только хор Аонид.

Но непереводимо хор по фене поёт,
Что не видел ни Рима, ни Москвы Гесиод;

Что отныне не днями измеряется труд;
Идут снеги над нами (а по-русски идут) –

Без ботвы и разбору, без прикрас и забот;
От повтора к повтору, зная всё наперёд.