— Другую кнопку нафми, маленькую. Круги новые, зерништые, на больфых оборотах лифнее обдерёшь. Ф банку ш керошином макай, штобы не отжефь, не торопифь.

— Я умею, Сима, а вы откуда такие тонкости знаете? И про то, как вокруг здания телеграфа всё по минутам происходит? — лётчик в своих очках-консервах колдовал у точила.

— У наш на рынке татарин-тофильфик работает, его в народе Ильишом жовут, похоф шильно. Когда штанок этот нам привежли, он покажал, как работает, а то я ижмушилашь интернатшкое напильником шоркать. Теперь Ильиш срошные жакажы делает, а я вшё оштальное. А плофядь я шама метла, с нафым дворником. Ш утра ждешь мету и мою, горфки вынофу, и пока детифки куфают, бефым на плошадь через шад, и в уфын тоше. Какая-никакая копеефка перепадает, Шенефке в Ленинград отшылаю. Дай, я фойлошный круг с шубным порофком поштавлю, полирнём — и блештеть будет как у Горашия глафки. От какая крафота! И оштрый, шобака, немешкая шталь жатофку хорофо принимает. Пофли, а то рафкаф Жинкин пропуштим.

— Вы вовремя, чайник как раз закипел, держите шоколад, всем по половине плитки. Присаживайтесь, Ведява сейчас переоденется, — Тамара привычно хлопотала за импровизированным столом, — вот и она.

Ведяву, конечно, ни с кем не спутаешь в любом наряде, но теперь она выделялась лишь своими габаритами, да и те заметно убавились в объёме. Белый медицинский халат с пуговицами на мужскую сторону был ещё расстёгнут, под ним виделась домотканая тонкая рубашка без ворота, прикрывающая бантик поясной завязки подвёрнутых снизу кальсон. Густые волнистые волосы мокши были заплетены в косу и упрятаны под красную косынку директрисы, стоявшей позади очередной клиентки с внушительным кулём снятой с великанши одежды.

— Матросского костюма не было, и это хорошо, я как в ночной рубашке. Зато легко-то как! Доберусь до нашего хутора в Тульском, разрешу бабам только на праздники в мокш рядиться, а то по часу одеваются и раздеваются, от работы и от себя время крадут. А с Еремеем ты меня познакомь, Сима. Видно, что мужчина крупный, а значит, красивый. Мне его подштанники и вширь и в длину велики. Сколько ему лет-то?

— Девяноштого года, шорок выходит.

— На пять лет меня старше, в самый раз. А что он не женат?

— Был. Ф Графданшкую шена и трое детей пропали беж вешти, а шам он контужию полушил, артиллериштом был. Детифек любит, к нам и прибилшя. Штранный немного, птифы в голове поют, но добрый мушшина.

— Заканчивайте сватовство уже, или вы Зинаиду Павловну послушать не хотите? — Мондзолевский постучал пальцами по топчану и открыл блокнот. — Давайте с князем закончим?

Тамара отвела Галинку в комнату, дала мешочек с китайскими головоломками, которые припасла в дорогу и прикрыла дверь наполовину:

— Пусть играет, нечего ей с нами сидеть.

— С князем, так с князем. Ротмистр вышел на крыльцо здания офицерского собрания, выслушал седого полковника, кивнул и протянул свой Смит-Вессон №3. Одной рукой Жорж придерживал пластырь под правой бровью и ему было неудобно самому вытаскивать патроны из барабана.

Убедившись, что единственный патрон встал на своё место, полковник взвёл курок и передал револьвер владельцу.

— Господа, предлагаю поменяться оружием, так у вас будет ещё меньше шансов убить друг друга.

— Полноте, господин полковник, вы ещё предложите нам камнями кидаться на дистанции, — Павел повернулся и ровными шагами начал отмерять дистанцию, уходя в глубину аллеи.

— Стреляем по моей отмашке! — полковник поднял руку в белой перчатке.

— Зиночка! Ещё раз приношу извинения за свою дурацкую выходку и за то, что скорее всего убью Павла, в воздух я стрелять не собираюсь, — Георгий дождался, когда Илларионов отсчитает сто шагов и повернётся, давая знак, что готов, и сам встал на позицию буквально в десяти шагах от нас с полковником.

— Не высовывайтесь, барышня! — полковник загородил меня своей фигурой со стороны Павла, допуская, что бумажный капитан при штабе Деникина с такого расстояния и в такую погоду может так сильно промахнуться, и резко опустил руку...

Два выстрела слились в один, мне показалось что Павел, фигура которого была с моего места видна размытым силуэтом, покачнулся, но через мгновенье выпрямился и всё таким же размеренным шагом отправился к нам. Ротмистр же остался стоять неподвижно, почти спиной к крыльцу.

— Слава тебе Господи! Оба целёхоньки!

Но тут князь опустил руку, выронив пистолет, ноги его подогнулись, он нелепо засеменил спиной назад и рухнул нам под ноги, с костяным стуком ударившись затылком о гранитные ступени крыльца.

— Неплохой выстрел, согласитесь, господин полковник! Точно по центру, под подбородок и в мозг, — Павел, держащийся ладонью за шею, носком сапога повернул голову трупа. — И крови почти нет. Жоржик тоже молодец, но не учёл, что с моря задувает тяжёлый мокрый ветер, и он отведёт пулю. Так и то ухитрился мне кожу на шее содрать — соображал, куда целиться надо. Что вы на меня смотрите с осуждением, полковник? Вы предложили правила, мы согласились, разве не так? Он хотел убить меня, я — его. А, почтение к мёртвому телу? Так телу уже всё равно, оно неодушевлённое и бесчувственное, а вы припомните лучше, с чего всё началось. Я сейчас возьму на бирже извозчика, поможете мне погрузить ротмистра, выдадим его за мертвецки пьяного. Тело никто не найдёт, даю слово. Публике скажете, что примирили нас, мы стреляли в воздух и уехали кутить по этому поводу, а князь будет просить у Деникина перевода в другую часть. Проверять никто не будет, ручаюсь. Зина, замотай пока горло князю своей красной лентой.

Павел вернулся через несколько минут, они взвалили тело в экипаж. Я села рядом, чтобы придерживать труп, а Павел сунул полковнику толстую пачку ассигнаций, перевязанную упаковочной бумажной лентой.

— Держите, здесь хватит на приличный дом с большим участком в Румынии или хорошую квартиру во Франции, только срочно переведите в золотые червонцы. Красные всё равно сбросят нас в море, это лишь вопрос времени. Пишите рапорт по выслуге и здоровью. Не надо лепетать про офицерскую честь, берите деньги, старый дурак, и помните, как я стреляю.

Илларионов сел за возницей и велел править в сторону Слободской, где якобы снимал дом ротмистр. Когда мы подъехали к пустынной окраине города, извозчик обернулся к нам.

— Вашбродь, мы правильно едем? Я тут никаких домов дальше не знаю, а на извозе почти двадцать лет в Одессе.

— Правильно, правильно, — Павел щёлкнул кнопкой выкидного ножа и вогнал лезвие в шею под ухо вознице. — Я и сам князя отвезу, вам вместе веселее будет.

В Одессе свирепствовали тиф и испанка, на окраинах власти города отводили большие участки земли, где волонтёры и вольнонаёмные днём неустанно рыли рвы-могилы и закапывали трупы, а свой шанцевый инструмент бросали прямо на дне вырытых траншей. Мародёры орудовали на других кладбищах, где хоронили публику побогаче.

Павел остановил повозку около одной из таких траншей, снял с убитого извозчика армяк с шапкой, сбросил тела в общую могилу и засыпал отваленной землёй, соорудив такой же холмик, каких здесь было уже сотни, если не тысячи.

Я села на прежнее место, поставив саквояж с проклятым цыганским костюмом, Илларионов надел армяк и шапку, задёрнул полог экипажа, сел на дрожки, ссутулился, и мы тронулись в сторону дома. За пару кварталов Павел бросил экипаж на пустыре за питейным домом, скинул обноски, и мы пришли домой пешком.

В этот вечер Илларионов избил меня так, что я неделю пролежала в кровати, и ещё две не выходила из дома.

— Я что, мало денег тебе даю, курва криворукая? Или тебе лень поднять свою задницу и сходить через два дома к модистке? Теперь вся Одесса знает, какое нижнее бельё носит дама штабс-капитана Илларионова! Тебя в ту же могилу надо было закопать живьём и сказать, что с князем в горы сбежала. У меня на балу должны были состоятся встречи с очень влиятельными людьми, а я вместо этого рисковал поймать пулю в лоб и ковырялся на тифозном кладбище!

— Ну и дела! — Ведява зашуршала обёрткой шоколадной плитки. — И как ты после этого с ним?

— Как и раньше. Я действительно виновата, поленилась сходить к модистке. Неохота было одеваться, причёсываться, краситься... Можно было попросить домработницу сходить и швею домой привести, но я и этого не сделала, предпочла в кровати с книжкой полежать. Молодая была, глупая и избалованная. Паша, когда остыл, на следующий день купил мне пианино и целый чемодан нотных записей, я и не стала раздувать скандал.

— Девочки, я вас прерву на минутку, — Хакурате достал из портфеля лист чистой бумаги, сложил и оторвал половину. — Я знаю, как работает у нас неотложная помощь. Машин на подстанции всего две, бригад шесть по два человека, врач и фельдшер, иногда два фельдшера без врача. Охрана может знать медиков в лицо, а лишние объяснения нам ни к чему. Скажете, что машина на подстанции сломалась, вызов перекинули в центральную больницу и вас сорвали с работы. Такое случается, никто не удивится. А для достоверности... Серафима Никитична, вы палец штыком порезали? Это хорошо. Нет, я не издеваюсь, хорошо для общего дела. Нанесите, пожалуйста, Ведяве на рукав халата пару-тройку пятен, а потом опять в рот засунете. Есть же перевязочные средства, я сам перебинтую, руки-то помнят.

— Шпашыбо жа жаботу.

— Тамара, вы по этому листочку зачитаете охранникам имя, фамилию, возраст и адрес пациента, они расслабятся и сами подскажут, куда идти, — Шахан Умарович достал свой красный Паркер и начал записывать: Главпочтамп, Елизавета Сацкая, восем...

— Она не Сацкая, — Зинаида Павловна закурила.

— А кто же она? Илларионова? Булатова?

— И даже не Георгиадис, как записана в метрике. Павел настоял, чтобы Лиза заканчивала гимназию и курсы телефонисток под фамилией его рода — Варвакис.

— Об этот род сам чёрт ногу сломит! Это уже настоящая фамилия или там ещё дюжина личин? Он из греков, что ли, получается?

— Не знаю, может быть и настоящая, — Сацкая пожала плечами. — Павел крайне мало рассказывал о себе, а когда я пыталась узнать, то сердился и менял тему разговора. Мать у него точно русская, откуда-то из Сибири, а себя в разговоре с Хайкиным он как-то раз назвал провизантийцем. Я не знаю, что это такое, не спрашивайте.

— Варвакис? А не потомок ли того Варвакиса или Варваци, который был икряным императором России век с лишним назад? Перед революцией я был в Таганроге, на гидроаэропланном заводе Лебедева, там хорошо помнят этого греческого пирата-мецената. Там ещё император Александр I напротив дома Варваци умер.

— Мне это ни о чём не говорит, извините.

— Давай уже про Дежуя расскажи, — Тамара заглянула в комнату, где Галинка должна была развлекать себя головоломками, и прикрыла дверь. — Только потише, они спят в обнимку с котом. Ты остановилась на своём поединке в цирке с ним. Ну, там шарик у сердца проткнуть надо было, или перо с головы у него срезать. Он тебе саблей по грудям водил, а ты млела как теля.

— Не саблей, а шпагой.

— Совсем другое дело же! Саблей-то любой дурак сможет...

— Тамара, перестань! — Хакурате положил свою руку поверх руки буфетчицы. — Извините, Зинаида Павловна, все на нервах сейчас.

— Пустяки. Анри кружился вокруг меня, я поворачивалась за ним и вдруг увидела Павла. Он стоял в проходе между рядов, белый как мел, прижимая к груди блокнот трясущимися руками. Я как будто протрезвела и почувствовала себя распоследней дрянью и предательницей, — он так переживает, а я кокетничаю с французом, как подвыпившая кабацкая шлюха. Пришлось срочно вспоминать, чему меня учил Павел по пути на манеж.

В этот момент Де Жюи очередной раз в эффектном выпаде дотронулся набалдашником своей шпаги до моей груди, и рефери поднял вверх руку с тремя пальцами, фиксируя третье туше. Я сразу поняла, что сейчас произойдёт, — Анри нанесёт четвёртый укол, а потом перехватит мою руку и сам продырявит шпагой шарик, изображающий сердце. Потом будут аплодисменты, вручение приза и уговоры на ресторан и постель.

Да, я хотела его как мужчину, очень хотела, но совокупить это с отношениями с Павлом не представляла возможным. Выход виделся один — мне надо убить Де Жюи или тяжело его ранить. В таком случае он уедет из Киева или его увезут в запаянном гробу, и смятения моей души прекратятся. Бросить шпагу и убежать с арены под улюлюканье и свист толпы? Тогда я была слишком честолюбива для такого, лучше самой упасть грудью на шпагу, чем перенести такой позор!

Анри, между тем, совсем потерял осторожность и фехтовал близко ко мне на почти прямых ногах, заигрывая с публикой. Вот он наложил шпагу на мою в районе эфеса, преодолевая слабое усилие, отвёл мою руку в сторону и понёс удар мне в левую грудь, почти наотмашь, не видя никакой защиты и не замечая, что туфлей левой ноги я разгребла опилки на арене, и устойчиво опираюсь на твёрдое покрытие.

Я резко отвела плечи и грудь назад, дождалась, когда шпага француза, уверенного, что он выйдет из атаки с очередным уколом, опишет полукруг, и бросилась вперёд. Теперь уже Де Жюи оказался абсолютно открыт для моего оружия, завершая свой промах красивым, но бесполезным полусалютом публике. Именно эту манеру и заметил внимательный к деталям Павел.

Когда кончик шпаги проткнул шарик, моя рука была ещё согнута в локте, а я и не думала останавливаться, желая пронзить и сердце Де Жюи. Не удивляйтесь, любовь и жестокость часто ходят рядом. И я разогнула руку, продолжая двигаться вперёд, растягиваясь в шпагате.

Внезапно мой клинок упёрся во что-то твёрдое, послышался негромкий металлический лязг, шпага скользнула вправо от меня и, разорвав трико на боку Анри, вонзилась ему в плечо между локтем и подмышкой, с внутренней стороны. Де Жюи громко вскрикнул, а я, потеряв упор, повалилась на опилки лицом вниз. Галантный мушкетёр с такой силой ткнул меня, лежащую, под левую лопатку своей шпагой, что если бы не набалдашник, то пригвоздил бы к полу, как муху, а рефери поднял руку с повязкой цветов французского флага, засчитывая укол в пользу маэстро.

Что тут началось! По рядам молнией пронёсся слух, что у француза под трико надета защитная стальная кольчуга, а рефери — продажная шкура из труппы маэстро. Публика, ещё минуту назад подначивавшая Де Жюи насадить бестолковую курицу на свой вертел, пришла в неистовство.

— Французик-то жулик!

— Судья — патикус продажный!

— Лягушатник — человек без чести, ударил девушку в спину!

— Гоните деньги, шаромыжники! Забыли, как Кутузов век назад задницы вам драл? Можем повторить!

На арену посыпались огрызки яблок, варёные яйца, помидоры и прочие припасы. Я не раз замечала, что на Украине зрители приходят на мероприятия со своей снедью. Даже в первых театральных рядах состоятельные господа нет-нет, а потянутся к карманам, достанут яичко, обскорлупают, да и преподнесут прекрасным дамам сердца. Дамы достанут из сумочек пудреницы с солью и аккуратно, чтобы не размазать дорогую помаду, скушают подношение, а то и похрумкают малосольным огурчиком, завёрнутым в тряпицу.

Рядом со мной на опилки упала большая селёдка астраханского залома с обглоданным хвостом, посмотрела на меня сонными красными глазами. Когда наполовину выпитая бутылка из-под содовой попала в спину стоящего надо мной Де Жюи, он сбросил с головы защитную маску-шлем с петушиным пером и ретировался за форганг, где, судя по доносившимся крикам на разных языках, развернулось настоящее сражение между местной труппой и заезжими гастролёрами.

Шталмейстер дал знак оркестру на балконе, и заиграл весёлый чарльстон, под который на манеж потянулись недовольные зрители, желающие восстановить попранную справедливость, а я не могла даже подняться на колени — маэстро попал мне или в нерв, или в натянутую мышцу, и у меня онемела левая рука.

На помощь бросился Павел, растолкавший группу особенно активных мужчин, уже начавших слегка трепать подкупленного рефери.

— Отойдите, не видите, что барышня ранена! Ты жива там, Зинаида Павловна?

— Жива, только левая рука отсохла. Ты ведь не бросишь девушку-инвалида?

— Ещё как брошу, — Илларионов стал ощупывать место укола своими сильными пальцами. — Но увы, ты не инвалид, и придётся тебе ещё помучиться со мной.

Смеясь, Павел взял меня подмышки, поставил на манеж, прислонил спиной к своей груди и с силой начал выгибать тело назад. В спине что-то хрустнуло, щелкнуло, и я ощутила, как кровь вновь запульсировала в руке.

— Подожди, осталось одно дельце, правая рука у тебя в порядке же? — Павел поднял с пола арены брошенный французом шлем с пером и его шпагу с набалдашником. — Сделай это!

Илларионов протянул мне шпагу эфесом от себя, просунул руку в шлем и отставил его в сторону.

— Руби!

— Руби! Руби! Руби! — хором подхватил весь цирк и зрители вскочили на ноги.

Я встала на цыпочки и ударила сверху вниз и справа налево изо всех оставшихся сил. Наконечник шпаги просвистел в миллиметрах от лица Павла, но он даже не моргнул. Отрубленное перо взмыло в воздух, Павел ловко поймал его и вставил в петличку моего вязаного жакета. После этого он сломал шпагу Де Жюи о колено и бросил обломки на опилки вместе с потерявшим знамя шлемом.

— Браво! Браво! Браво!

— Русская курочка оттоптала гальского петуха!

— Карету! Карету! Гоните главный приз, жулики!

Под крики зала Павел поднял меня на руки и отнёс к трибунам, где мы устроились на краю барьера и стали смотреть незапланированную часть представления, а посмотреть было на что, уверяю вас!

Сначала на манеж вышло несколько здоровенных французских борцов, которые начали грубо оттаскивать негодующих зрителей от рефери и выкидывать за помост. Особенно усердствовал толстый негр, который схватил юношу в форме ремесленного училища и начал заламывать ему руки. Молодой человек закричал, и с галёрки раздался оглушительно громкий трубный глас.

— Полундра! Наших бьют!

Откуда-то сверху мимо меня по ступенькам, громыхая тяжёлыми ботинками, на арену сбежал матрос в форме речного флота такого исполинского роста, что наш интернатский физкультурник Еремей был бы ему от силы по плечо. За ним едва поспевали двое морячков, видимо, сыновей. Тоже крупные и крепкие, они всё-таки уступали отцу в природной мощи, не дозрели ещё, наверное.

Зал неожиданно притих, и по рядам прокатилось испуганное:

— Терентий... Терентий Афанасьевич прибыли! Позовите батюшку для отпевания!

Терентий с малолетства ходил по Волге с ватагой бурлаков, а нынче трудился в должности буксира речного пароходства, о чём свидетельствовал приказ, лично подписанный государем императором Николаем Александровичем, с назначением жалованья, как целому экипажу речного судна в количестве четырёх человек, с условием отказа от участия в кулачных боях. Буксир Терентия прославился тем, что в одиночку швартовал корабли и баржи или тянул их по акватории порта, обходя все мели, шиферы и завалы, отчего был узнаваем в народе не меньше, чем памятник Хмельницкому.

Зарабатывал Терентий хорошо, имел большой каменный дом на Подоле, женат был на двух сёстрах-близнецах.

— Терентий этот из басурман, что ли? — заинтересованно спросила Ведява. — Тогда ему ещё двух жён можно ведь?

— Терентий православный, уважаемая Ведява, а на его двоеженство епархия давно махнула кадилом. Батюшка местный начал было его хулить и отлучением с анафемой грозить, так Терентий навис над ним и тихонько, на весь храм, ответил:

— Я работаю за четверых, налоги плачу, про нужды храма не забываю, сами знаете. Детей в строгости воспитываю, к труду приучаю. Если такой Терентий вашему Богу без надобности, то другие подберут, а грех, это когда на сторону ходишь украдкой, как тать воровской, а потом лбом в храме полы обстукиваешь. Так мне в следующее воскресенье приходить или как?

Спиртным Терентий Афанасьевич не грешил, пил только светлое баварское завода Товарищества Киевского пивоваренного завода после смены, за первым ужином в портовом трактире. Однако жёны ухитрялись пилить великана и за это, дозволяя выпивать только одну кружку. Узнав о такой горести, мастера стекольного завода, чью баржу готовой продукции Терентий сдёрнул с мели, выдули ему огромный бокал вместимостью в четверть ведра. Теперь Терентий мог откушать запечённого гуся с мочёными яблоками и выпить в тишине свою кружечку, посмеиваясь над жёнами и формально исполняя устный договор, в котором о размере кружки речь не шла.

— Ну вот откуда ты про Терентия всё это знаешь? Ты же его в цирке первый раз и увидела, — Тамара отломила кусок шоколада и хитро взглянула на Сацкую.

Физрук в детдоме — фигура заметная и уважаемая


Смит и Вессон №3




Чумной форт в Кронштадте




В Питере Скорая покруче, что и говорить